Импортозамещение и длинные деньги для промышленности — эти две темы наиболее актуальны в сегодняшней экономической ситуации. В рубрике «В2В Интервью» первый вице-президент председателя Свердловского областного союза промышленников и предпринимателей Михаил Черепанов поделился своим мнением по этим вопросам с директором екатеринбургского представительства банка «БКС-Ультима» Виктором Долженко. Предыдущий разговор был посвящен закону об амнистии капиталов. Темы сегодняшней беседы активно обсуждались на прошедшем в июне съезде СОСПП.
В. Д.: Импортозамещение, пожалуй, сегодня главное слово во всех эскападах о российской экономике. Но каждый наполняет его своим смыслом. К примеру, на днях Виктор Кокшаров, ректор УрФУ, презентовал стратегию развития университета до 2025 года, и, когда говорил об инновациях и импортозамещении, с гордостью рассказал, как студенты по заказу Газпрома сделали копию с шинделя, который раньше приходилось ввозить из Европы. Вот, мол, хороший пример импортозамещения. Его не смущает, что это всего лишь копия. Китайцы же делают, а мы почему нет?
М. Ч.: Ничего зазорного в производстве копий нет. Зарабатывать деньги надо любым законным способом. Но вообще понятие «импортозамещение» у нас толкуют двояко. Лишь небольшая часть производителей создает не заменители, а вполне конкурентоспособные продукты. Немало экспертов, промышленников считают, что импортозамещение — это то, что спасло конкретное предприятие в условиях либо санкций, либо разрыва украинских связей: некая замена, которую они создали и собственными силами закрыли свою потребность в этом продукте, и на этом успокоились.
В.Д.: Получается, импортозамещение в головах наших соотечественников первую очередь связано с внутренним потреблением либо с какими-то технологическими цепочками. То есть копирование равно ипортозамещение?
М. Ч.: Многие расценивают именно так. Но мне такой взгляд кажется каким-то ограниченным. В моем понимании, импортозамещение — это создание товара, конкурентного на мировом рынке. Если на предприятии создали продукт, пусть и в качестве замены уже существующему, который можно вывести на мировой рынок, чтобы он его завоевал, — вот это импортозамещение, вот это прорыв.
В.Д.: У Свердловской области есть какой-то шанс сделать такой продукт? Пусть даже на базе иностранных технологий.
М. Ч.: Почему же «шанс сделать»? У нас есть подобные примеры. Правда, их не так много. Навскидку могу вспомнить об одном предпринимателе. Михаил Вахрушев, в прошлом сотрудник академии наук, создал порошки для антикоррозионной защиты металлоконструкций. И он сумел поставить свое ноу-хау на коммерческие рельсы. Сейчас его бизнес активно развивается. Он очень удачно воспользовался моментом — санкции в данном случае сыграли ему на руку, он захватил российский рынок. Но это не все — он вышел и на мировой уровень: продает этот товар в Индию, в Египет. Сейчас у него хорошая коммерческая основа для производства своего продукта.
Сегодня российский Фонд развития промышленности действительно помогает коммерциализировать потенциально успешные идеи. Уже выдал 10 грантов на 3,2 млрд, из них два — свердловским предприятиям. Это УВЗ и Уральский дизель-моторный завод. Каждое из них получило по 300 млн рублей под 5% годовых — где еще вы найдете такие условия?
В. Д.: Гранты на какие-то конкретные проекты?
М. Ч.: Уралвагонзавод получил деньги под производство специализированных систем, УДМЗ — под создание новой линейки дизелей.
В. Д.: Новый дизель — это проект Синары? Этот проект можно считать примером реального импортозамещения?
М. Ч.: Новый двигатель, безусловно, будет конкурентоспособен, поскольку разрабатывался в последние три года, а существующим на рынке проектам зарубежных компаний уже около 5-10 лет. А самое важное, интеллектуальная и конструкционная часть проекта принадлежит россиянам. Поэтому, да, — я могу сказать, что это реальное импортозамещение.
Еще из примеров — «Уральские локомотивы». У них в производстве на начальном этапе было много комплектующих из Германии. Сейчас ситуация поменялась. С поставками проблем нет — санкции на эту отрасль не распространяются. Но из-за колебания курса евро выросла цена. Второй момент — украинские партнеры. И если Siemens — партнеры надежные, они молодцы, то украинским компаниям я таких комплиментов не сделаю. В итоге на заводе, а также на российских предприятиях-партнерах начали выпускать те детали, которые раньше закупали. К примеру, нашли в Татарстане целый ряд предприятий, способных производить необходимую продукцию. Кроме того, существенно ускорили программу локализации. В короткие сроки научились сами делать вагонную тележку для электропоездов, которая существенно снижает стоимость «Ласточки». То есть локализация идет опережающими темпами и составляет сегодня 62.4%, хотя первоначально планировалось, что к этому периоду она должна быть 55%.
В. Д.: Я много общаюсь со своими клиентами в банке, это владельцы малых и средних предприятий. Большинство говорит: сейчас любая инвестиция — это риск, доходность и ликвидность. А ликвидность нынче очень важна, поскольку непонятно, что будет, и надо накапливать остатки на счетах, еще что-то. Если импортозамещение должно начинаться с образовательных центров либо с инновационных предприятий, значит, нужны длинные деньги. Их может предоставить государство через специальные фонды. А еще какие-то источники вы видите?
М.Ч.: Длинные деньги — моя любимая тема. Потому что это очень актуальная проблема для нашей промышленности. Но не единственная. Если выстраивать такую иерархию трудностей, с которыми сейчас сталкиваются уральские промышленники, я бы в качестве первой проблемы обозначил ситуацию с заказами. Да, первое полугодие 2015 года уральские предприятия сработали хорошо, без обвалов каких-то. Но это во многом благодаря инерции: есть старые заказы, есть инвестпрограммы, начатые еще в прошлом году, есть какие-то деньги у партнеров. Если говорить о заказах, пугает то, что горизонт загрузки, горизонт планирования, который привычен для любого директора, сегодня существенно сузился.
В. Д.: Уменьшился поток заказов?
М. Ч.: Я сейчас немного о другом. Если раньше руководитель предприятия видел, скажем, на год вперед, мог спланировать ситуацию, выстроить стратегию, сегодня он видит на полгода. Мой прогноз: через квартал он будет видеть на квартал. Это первая проблема.
Вторая проблема — те самые длинные деньги. Совсем недавно я был на одном мероприятии, где спикером был вице-президент одного из федеральных банков. Так он заявил: «Уважаемые промышленники, а что вы к нам пристаете с вопросом о длинных деньгах, о кредитовании? Это не наша функция. Во всем мире длинные деньги — это пенсионные фонды, страховые компании, так что это не к нам». Вот это меня страшно пугает. Конечно, он прав — в мировой практике именно так все и работает. Но у отечественных страховых компаний таких денег нет. Единственный инструмент для развития промышленности, реальный в нашей стране, — это кредитование через банки. А тут банкиры заявляют: это не наше.
В. Д.: Я как финансист хочу вставить свою ремарку. Сейчас многие на вопрос о том, где взять длинные деньги, говорят о том, что государство должно вывести свои активы из условных американских ценных бумаг, федерального казначейства, и запустить их в экономику. Но надо понимать, что есть средства разного уровня. Государству необходим резерв. Потому что никто не знает, сколько завтра будет стоить нефть — может $80 за баррель, а может и $20. А если мы перед этим всё раздали в длинные инвестиционные циклы промышленности, непонятно, чем кормить население, как выдавать пенсии. Деньги для резерва должны держаться в каких-то консервативных активах. И насколько я знаю, сейчас государство существенно увеличивает долю активов в драгоценных металлах. То есть идет реализация еще более консервативной стратегии управления золотовалютными резервами страны. Что в целом разумно, но проблему длинных денег не решает.
М. Ч.: В этом плане я большой пессимист: я вообще не вижу сейчас инструментов, благодаря которому появились бы длинные деньги для промышленности. Зато я вижу, как достаточно продолжительное время государство накачивает банки ликвидностью. Но до реальной экономики эти деньги не доходят. У меня есть большие подозрения, что они идут на валютные спекуляции — банки изо всех сил зарабатывают на волатильности. А что такое волатильность для промышленности? Нельзя ничего посчитать, нельзя экономику заложить… Хотя, хочу отметить, что государство, конечно, поддерживает крупные производства. И эти действия в принципе все верны, все интересны, инструменты создаются правильные и т. д. Но если говорить об их объеме, это мизер. 1% от того, что уходит на поддержку банковского сектора.
В. Д.: То есть фактически первопричина — нестабильность валютного рынка? Именно нестабильность, а не высокий курс. Если скажут, что мы продолжительно время будем жить при 80 рублях за доллар, все начнут к этому адаптироваться. Да, тяжело, да, не очень приятно, но раз будет так, значит надо строить бизнес, исходя из этой ситуации. И в этих условиях уже начнется разумная поддержка реального сектора?
М. Ч.: Да, так и есть. Но знаете, что меня пугает в этой ситуации больше всего?! ЦБ и государство хвалят друг друга, считая, что каждый делает все правильно. А у них на самом деле конфликт должен быть, конструктивный конфликт. Раз в экономике нехорошо, там не может быть хорошо. Но там хорошо. Парадоксально.
Еще один важный момент — доверие населения к банкам. Сегодня ведь идет демонетизация, деньги из государства уходят. $700 млрд уже утекло, может, и больше — разные цифры называют. А деньги — это кровь экономики, кровь промышленности. Нет крови — ничего не двигается. Но доверие теряется в один миг, а восстанавливается очень долго. Это должна быть большая и государственная работа и работа организаций финансового рынка.
В. Д.: Когда говорят об импортозамещении, часть упоминают о госзакупках за рубежом: есть какая-то номенклатура товаров, которую исключительно импортируют. Значит что надо делать, рассуждают спецы: давайте составим перечень такой продукции, покажем всем промышленникам, быстро создадим такие аналоги, будет замещать импорт. Насколько это реально?
М. Ч.: Мы тут опять попадаем в какой-то заколдованный круг. Списки такие действительно есть, министерство промышленности реально работает с производственными предприятиями, где-то замещение происходит. Но мы здесь опять натыкаемся на барьер. Денежный. Сегодня средства реально можно взять только из оборотки. Потому что системы кредитования просто нет. А что такое взять деньги из оборотного капитала и вложить их в какие-то разработки? А если ничего не получится, если эти разработки не будут успешны, как платить налоги, зарплаты?
Я считаю, что государство должно дотировать в первую очередь не какие-то уже запущенные проекты, а НИОКР. Если мы говорим именно о прорыве, об импортозамещении, то именно эти средства на НИОКР должны либо датироваться государством, либо быть какими-то заемными очень выгодно, либо бесплатными. По моей логике, именно молодежь, те, кто не зашорен на существующих технологиях, могут произвести что-то ценное, сделать какой-то прорыв. Я надеюсь у Кортова (Сергей Кортов, руководитель студенческого бизнес-инкубатора УрФУ — прим. ред.), который создал уже, по-моему, сорок малых предприятий, обязательно что-то получится.
В. Д.: Я правильно понимаю, что тема импортозамещения должна начинаться в первую очередь с образовательных центров, а уже потом можно говорить об уже работающих промышленных предприятиях?
М. Ч.: Все должно идти от науки, да. Мне очень нравится эта идея. НИОКР — это то звено цепи, за которое можно вытянуть промышленность, благодаря инновационным разработкам. И есть масса международных примеров, когда государственная система поощряла НИОКР, в итоге в стране начинался рост экономики.
Вообще хочу закончить наш разговор на оптимистической ноте. Недавно в Москве состоялась конференция «Народного фронта» и там озвучили такую мысль: «Россия живет, пока живут заводы». Эта формулировка меня воодушевила. Она резкая на самом деле. Потому что не все заводы здоровы и не все выживут. Но вот этот поворот к промышленности — он вдохновляет. Я просто подумал о том, что еще пару лет назад девизом такой встречи могла быть фраза: «Россия живет, пока живут насосы». То, что эта философия меняется, это уже многое.